Всё вышло из-под контроля ровно в  тот момент, когда я согласился пойти на эту чёртову вечеринку. Хотя нет, о чём это я? Всё вышло из-под контроля парой дней раньше, когда я открыл глаза под утро с полным непониманием, почему просыпаюсь в своей постели не один. Сознание как-то очень медленно подкидывало картины прошедшего вечера, начиная с вылазки в лес ради охоты на чудовище (боже, о чём я только думал вообще?), и заканчивая острым приступом СДВГ, от которого меня весьма… своеобразным способом спасал волчара. Если честно, я даже не успел уловить момент, когда глаза начали слипаться, слишком сконцентрированный на крепких руках, держащих меня с поразительной осторожностью, бережностью, и на окутывающем меня тепле и покое, слишком давно забытых, и оттого кажущихся новыми. Наверное, вскакивать с постели, будто меня ледяной водой окатили, и собираться в полной тишине комнаты, неловкой и звенящей, было не лучшей моей идеей. Выпив наконец-то таблетки, заботливо оставленные отцом на кухонном столе, и складывая вещи в рюкзак, я несколько раз открывал рот, пытался что-то сказать, но слова застревали в горле, не желая поддаваться, складываться во что-то осмысленное. Наверное, я просто не был готов к этому разговору. Судя по тому, что Дерек так же молчал, наблюдая за моей панической беготнёй по комнате из угла в угол, более готовым, чем я, он тоже не был. В итоге, я ограничился лишь скомканным прощанием и позорным побегом из собственного дома. Что ж, волчаре не привыкать забираться и выбираться из дома через окно, не правда ли?

Едкие комментарии Скотта и Айзека на тему того, что я весь пропах и оттого от меня «за версту несёт Хейлом», мне кое-как удаётся пропустить мимо ушей, отмахиваясь, даже не утруждая себя раздражённым «заткнитесь!» или попыткой отшутиться, лишь долю секунды жалея о том, что сам я не могу этого учуять. Впрочем, оно и к лучшему. Я просто отказываюсь думать о том, что произошло, о том, что Дерек не оставил меня одного, не сбежал втихаря в ночи, заставляя сомневаться под утро, а не было ли это всё сном. Но ведь он мог бы! Почему же не сделал? Вопрос, ответ на который я даже не уверен, что хочу знать. Пара дней проходит как в тумане, и, наверное, если бы не «Аддеролл» и учёба, я бы уже давно сорвался, заперся дома и никуда б не выходил, пока не удалось бы собраться с мыслями. Но у меня же есть долг перед обществом, да и общение с друзьями, как правило, помогает отвлекаться от всяких ненужных мыслей. Видимо, не в этот раз.

- Стайлз? Стайлз, мог бы хотя бы сделать вид, что тебе интересно то, что я говорю. До тебя не достучаться в последние дни. Где ты витаешь?
- Что? А, прости, я… отвлёкся на мерное покачивание бёдер мисс Бичевски. Эти учителя на замену так отвлекают! Так что ты там говорила?
- Бочевски, Стайлз, Бочевски. И я спрашивала, пойдёшь ли ты на вечеринку в честь возвращения Джексона в эту субботу.
- Что б я, и пропустил вечеринку с музыкой, девчонками и алкоголем? Конечно же, я иду. Как думаешь, если подарить Джексону ошейник, мне достанется когтями по лицу?

Мне тошно от осознания того, что из всего перечисленного меня не интересует ни громкая музыка, ни даже девушки, и мысли заняты лишь одним, далеко не женского пола, объектом, опасным и когтистым, а ещё, очень тёплым и на удивление успокаивающим, с этим низким, волнующим, но убаюкивающим рыком, о котором я всё никак не могу забыть. А потому я сосредотачиваюсь на обещанном и манящем обилии алкоголя на грядущей вечеринке, думаю о том, что напиться с простой целью «раз и навсегда забыть обо всём, что произошло» - не выход, но всё-таки вариант. Трусливый, как и мой утренний побег, как и попытки избегать волчару во все последующие дни до самой субботы. Но я же не герой, никогда им не был.

Так я думаю ровно до первых сколько-их-там-было стаканов с виски, щедро запитых пуншем из бокала Лидии. Удивительно, как легко затуманенный разум заставляет увидеть себя в новом свете: смелым, храбрым, готовым заглянуть своим страхам в лицо, попутно обслюнявив их и навешав на уши пропахшей алкогольным выхлопом лапши. Кое-как удаётся провернуть этот номер со Скоттом, убедить лучшего и до раздражительного трезвого друга, что мне не надо домой, что я ещё абсолютно трезв и вменяем, и вполне могу функционировать. Не думаю, что он мне верит, но, тем не менее, почему-то соглашается отвезти меня к Дереку, с которым мне нужно «потолковать по душам». В ушах слегка шумит, но мне кажется, я слышу, как верный лучший друг ворчит что-то вроде «ну наконец-то». От громкого и нудного разбирательства его спасает только то, что я умудряюсь «поздороваться» с пассажирской дверью собственного джипа лбом, морщась и через мгновение начиная хихикать, как будто бы это и правда смешно. Вот уж где точно всё вышло из-под контроля.

- Эээй, большой страшный волк, выходи, - это первое, что я говорю, войдя в квартиру-лофт Хейлов. В голове приятный туман, мир вокруг слегка плывёт, а ноги вытворяют бог знает что, и мне, кажется, любое море сейчас по колено. А потому я совершенно не беспокоюсь ни о том, что уже около полуночи и нормальные, не гулящие люди могут уже спать; ни о том, есть ли сейчас в квартире Кора или всё так же пугающий меня дядя Дерека, Питер; ни о том, собственно, дома ли сейчас сам волчара. С другой стороны, Скотт не привёз бы меня сюда, не будь он уверен в том, что нужный мне Хейл сейчас здесь, не важно, готовый к моей невнятной словесной атаке или нет. – Мне кажется, нам над о-… об-… объясниться, во! Какое занятное слово.

В другой день, в другом месте и в другом состоянии, я бы непременно подпрыгнул до потолка и отскочил бы в сторону в ту же секунду, как грубый и хрипловатый голос прозвучал прямо за моей спиной. Голос, от которого, как правило, мурашки расползались по спине и от которого в пору бы плавиться всякий раз, наплевав на гордость, принципы и возможность вызвать недоумение окружающих. Но здесь и сейчас, в пьяном бреду, вряд ли есть что-то, способное меня напугать до такой степени. Потому я лишь покачиваюсь вперёд-назад и резко разворачиваюсь, балансируя на пятках пару мгновений, прежде чем меня заносит. Очень смешное ощущение, когда тебя кренит в бок как в замедленной съёмке, но ты только и успеваешь наблюдать за тем, как меняются выражения лиц Скотта и Дерека. Первый явно напуган и смущён моим поведением, и, кажется, готов сбежать отсюда в любую минуту. А вот Дерек… Мне кажется, или в изгибе его губ я опять вижу раздражение?

- Вот и отличненько! – кажется, лишь чудом умудряюсь не упасть, неловко выравниваясь, будто бы ничего не произошло, и делаю пару неуверенных шагов навстречу волчаре, а палец уже в знакомом до боли жесте упирается в его солнечное сплетение. Я почти не обращаю внимания на лучшего друга, до этого момента так и стоящего в дверях и, кажется, просящего Дерека позвонить ему, когда «надо будет забрать Стайлза и транспортировать домой» прежде чем исчезнуть из дверного проёма. Пф, будто бы я сам не могу вернуться домой. Да хоть сейчас, хоть пешком! Только вот сначала надо кое-что выяснить. Несколько тычков пальцем в одну и ту же точку, явно слишком пьяное, но почему-то с минуту веселящее меня икание, и я готов идти в наступление, принимая серьёзный, насупленный вид. – Потому что ты мне должен, чувак. Пару объяснений так точно. Какого чёрта ты остался той ночью? Хотя нет, я же сам тебя убил бы, исчезни ты… Тогда так: какого хрена ты вообще вернулся? А нет, тут тоже промах, я же этого сам хотел. Во! Почему ты вообще уехал тогда? Чёртов волчара! Появляешься в моей жизни, нагоняешь ужас одним своим появлением, заставляешь лезть на рожон вопреки здравому смыслу, просто потому что при тебе меня несёт не понятно куда и не понятно почему, и… Короче, ты слышал вопрос!

Меня несёт даже сейчас, несмотря на то, что язык заплетается, и я вообще не уверен, что мои слова достаточно внятны, чтобы Дерек мог понять мой поток возмущения, обиды, интереса и какой-то непонятной надежды. Господи, да на что я вообще сейчас надеюсь, пьяный и задетый за живое, но храбрый до чёртиков и готовый расставить всё точки над «ё». Вот только где-то там, на заднем фоне, та часть мозга, что всё ещё трезва, пытается не только заткнуть меня, но и взвесить все «за» и «против» подобных разговоров, а так же оценить их последствия, пытаясь понять, чем это чревато. Кажется, помимо того, что с утра мне будет всё так же неловко даже просто смотреть на Хейла, придётся смириться и с тем, что все мимолётные мысли, все переживания, от которых я так старался отмахнуться, значат для меня так много, что это просто не даёт жить спокойно.

Всё так же покачиваясь, я невольно лезу в личное пространство, то приближаюсь, то отстраняюсь, хмурясь и чуть щурясь, глядя на волчару настолько внимательно, насколько позволяют едва фокусирующиеся глаза. Наверное, мерные тычки пальцем сейчас не особо уместны, но я, кажется, увлёкся и не могу остановиться. Да и, если уж совсем откровенно, это какой-никакой физический контакт, и мне не удаётся сдержать довольной ухмылки при мысли о том, что грудь Дерека для меня сейчас как магнит, притягивающий раз за разом, как бы я не старался остановиться. Рука на секунду замирает в воздухе, прежде чем открытая ладонь ложится на всё то же солнечное сплетение. Что ж, считай это своего рода извинением. Которое, разумеется, вовсе не означает, что я уже не так возмущён и не готов так же бойко выяснять отношения и хоть как-то избавляться от накопившейся злости и обиды, пока не выветрилось моё лекарство от трусости.

Отредактировано Stiles Stilinski (2013-11-22 19:29:14)

- Мне не нужно проспаться, я в порядке, как и моя голова. Впрочем, как и моё всё, - отвечаю упрямо, покачиваясь, да так и замираю на месте, там, где меня и оставил волчара, а рука как-то неловко болтается в воздухе, соскользнув с его груди и лишившись иллюзии тепла. Наверное, это не должно быть даже каплю обидно, но почему-то сердце словно сжимает ледяными пальцами, и я морщусь. Недовольно и болезненно, будто мне отвесили мощный пинок под зад. Поворачиваюсь, чтобы упереться взглядом в спину Дерека, напряженную, на которой будто табличку повесили, так и кричащую о недовольстве, недоумении, злости. Какого хрена? У кого тут есть полное право на недовольство и злость, так это у меня, разве нет? Затуманенное сознание пытается напомнить мне о чём-то важном, о чём-то, что ускользает от меня в приступе негодования, но мне плевать. В пару неуверенных шагов настигаю Хейла, чуть не растягиваясь на полу, банально споткнувшись об угол какой-то не пойми откуда взявшейся коробки, стоящей в стороне, и хватаю его за плечо в попытке развернуть к себе лицом. Раз уж я набрался хмельной храбрости, почему бы не сделать всё, как надо.

- Если тебе от этого легче, продавали его не мне. Вечеринки тем и удобны, знаешь. Всем и всего нальют, не задавая лишних вопросов. Хочешь прочитать мне лекцию на этот счёт, на счёт того, может, как это всё не одобрил бы отец? Вперёд. Только не забудь, что «запить» я пытался мысли о тебе, мистер Слежу-За-Нравственностью, - с обиды сжимаю его майку хрупкими пальцами, собирая её в районе плеч, и, наверное, будь у меня хоть какие-то шансы преуспеть, я непременно тряханул бы его сейчас; пытаясь показать, насколько меня вышибли из колеи те объятия, насколько сильно по мне ударило внезапное осознание того, что он и правда вернулся, насколько сильно я оказался привязан и зависим от этого вечно хмурящегося и частенько угрожающего мне парня, никогда не смеющегося над моими шутками. С его возвращением все эти мелкие детали мозаики встали на свои места, наконец-то складываясь в рисунок, при этом рушащий привычный порядок вещей в моей до банального скучной жизни. Я же простой парень из городка Бикон Хиллз, учусь в школе, где никто меня не замечает, а кто замечает, считает лузером. Я сын шерифа, у меня есть лучший друг-оборотень, и я сохну по Лидии Мартин уже много лет. Сох. Эта мысль почему-то повергает в шок, и я принимаюсь часто моргать в попытке прийти в себя. Чёртов волчара, всё перевернул с ног на голову…

- А теперь, может, ответишь мне по-человечески? – вспоминаю, наконец-то, то самое важное, о чём хотел спросить, и отпускаю майку Дерека лишь для того, чтобы впиться в его плечи, попутно пытаясь заглянуть в глаза. Рассудок мерзким голосом напоминает о том, что быстрая смена эмоций со злости на полное и беспомощное отчаяние, столь явное в моём голосе, означает одно: шаг или два до нервного перевозбуждения и отключки из-за перебора алкоголя. Плевать. Даже если и так, я должен выбить из альфы ответ, вытащить клещами, если понадобится, но добиться, добиться своего. И меня вновь несёт, я запинаюсь, забываю делать вдохи, тараторю на одном дыхании, пока эти эмоции здесь, трепещут в грудной клетке, разливаются по венам, пытаются найти хоть какой-то выход. Я чувствую себя потерянным, язык заплетается, но я пытаюсь достучаться, меняя злость на беспомощность, такую жалкую. Я не хочу, чтобы Хейл меня жалел, но я хочу свои ответы. Здесь и сейчас. - Потому что я не понимаю, зачем, почему, что вообще происходит между нами. Почему в один момент ты готов вцепиться в мою глотку, а в другой уже бежишь спасать и убаюкиваешь мой приступ, приближаясь, приближая, настолько близко, что я боюсь вдохнуть или шевельнуться, лишь бы не спугнуть отчего-то встряхивающий и выворачивающий душу наизнанку момент? Какого чёрта, Дерек? Я… Я не привык к такому. Я не понимаю, почему и зачем всё... так.

Когда-то я был уверен, что бассейн, головой в который меня когда-то окунули на вечеринке в честь дня рождения Лидии с целью помочь протрезветь, был самым верным и коварным способом вернуть мозг из тумана на место и заставить неуёмное количество дурманящих веществ в крови унять свой пыл, позволяя сознанию проясниться. Пожалуй, я никогда так сильно не ошибался. Ну, или мне только кажется так, когда слова Дерека обрушиваются на меня, проходятся по нервам, напоминая хлёсткую пощёчину, трезвящую, отдающуюся звоном во всём организме и особенно в голове. Так, что имена резонируют в черепной коробке, бьются о её тонкие стенки, создавая вышибающую из остатков душевного равновесия какофонию. Ну конечно. Разве это не было глупо с моей стороны: надеяться, что в экстренный план Дерека хоть как-то впишусь я, едва знакомый мальчишка, не приносящий волчаре ничего, кроме дополнительных неприятностей? Разве я мог надеяться хотя бы на то, что перед уездом из города со мной поговорят и как-то объяснят, в чём, собственно, дело? Наивно, Стайлз. Как же это было наивно с твоей стороны. Я же всё-таки простой человек, не часть стаи, и, видимо, никогда не был для Хейла частью его стаи. Потому что свою стаю не оставляют вот так просто, даже ради семьи, ведь в своём роде стая и есть семья. По крайней мере, если верить учебникам, книгам и Скотту.

Голова кружится от собственных мыслей, и на секунду мне кажется, что за звоном в ушах я не услышу больше ничего, хотя я прекрасно вижу, как уголки губ волчары чуть вздрагивают, явно в попытке добавить что-то ещё к своему ответу. Что-то, что, как мне кажется, уже не имеет ни малейшего значения, потому что удар нанесён, и от него больно так, словно на грудь опустили каменную плиту. Ощущения почти как при панических атаках, даже глаза слезятся, навевая мысль о том, что я, пожалуй, и правда мог бы сейчас разреветься от обиды и отчаяния. Только вот начать судорожно вдыхать и забывать выдыхать, глотая собственные всхлипы, мне не удаётся, потому что Дерек поражает воображение в который раз, умудряясь лишь парой фраз заставить почти все негативные эмоции отступить, уйти если не полностью, то хотя бы на второй план. Я, конечно, далеко не девушка, и не люблю ушами, но устоять против такого ответа мне не удаётся, ведь на защите волчары внезапно оказывается и та самая львиная доза алкоголя.

Слова впервые за долгое время кажутся лишними и ненужными, и я просто скольжу ладонями по широким плечам, выше, прежде чем осторожно и немного неловко обнять Дерека, умудряясь запнуться, даже делая такой маленький шаг, позволяющий сократить расстояние между нами максимально. Я до сих пор не понимаю, кто мы и о чём мы, но мне вполне достаточно знать, что Дерек не считает нас ошибкой. Я не имею права требовать большего, да и что такое это «больше», когда в таком простом ответе я слышу намного больше? На минуту меня бросает в панику, в парализующий страх, что я просто придумал себе всё в пьяном бреду, создал обычный идеальный сюжет в своей голове, выдав его за действительность, в которой Хейл имел в виду совсем не то. Медленно и напряжённо отстраняюсь ровно настолько, чтобы заглянуть Дереку в глаза, ища ответ на все не заданные вопросы и закусывая губу в ожидании не пойми чего.

Крепкие руки Дерека не спешат сомкнуться вокруг меня, но это почему-то не особо смущает. Я лишь волнуюсь о том, что надумал себе лишнего, вот так просто, повинуясь какому-то мальчишескому порыву, теперь лишь напряжённо выжидая, ожидая того, что меня на редкость мягко заставят отстраниться, объясняя, словно малышу, что Санты нет, и сидеть у камина в ожидании не имеет смысла. Только вот собственным рукам я всё никак не могу донести простую мысль, что стоило бы угомониться и так же выждать, а потому упрямо продолжаю прикасаться хрупкими пальцами к плечам волчары, оглаживая ласково, но уверенно, боясь прекратить. Словно это тепло под прикосновениями – не более чем иллюзия, мираж, готовый раствориться в воздухе в любой момент и за который нужно отчаянно держаться. В вызванной алкоголем дымке, застилающей глаза, в эфемерность вполне себе реальных ощущений на удивление легко поверить. И кажется забавным тот факт, что, на контрасте, среди рябящего и слегка плывущего вокруг меня мира, есть только одна фигура, чётче которой быть уже просто не может. Одна-единственная фигура, удерживающая взгляд и мысли с поразительной лёгкостью, гипнотизируя одним своим присутствием, будто это – самая естественная вещь в мире.

Волчий гипноз не отпускает, да я и не хочу этого, чуть поворачивая голову, чтобы податься к прикосновению, так легко успокаивающему мой приступ паники,  и приоткрыть рот, скользя губами по большому пальцу, оставляя на нём влажный след. Хочется сделать куда больше, скользнуть языком по всей длине, обхватить губами, лаская и вызывая самые непристойные ассоциации, заглядывая в глаза, но я останавливаю себя. Та малая часть собственного сознания, что всё ещё пытается быть рассудительной и, как ни странно, трезвой, явно знает, что делает, и мне останется только поблагодарить её, когда протрезвею. Выдыхаю жарко, чуть судорожно, понимая, что неосознанно задержал дыхание в тот самый момент, когда внимательные пальцы коснулись кожи, обжигая этой мимолётной лаской, заставляя кожу пылать, покалывая, и плавиться от жара, тут же разливающегося по телу. Чуть хмурюсь, когда в идиллию вплетается такое мне неугодное «Ты чертовски пьян, Стайлз, тебе надо лечь», и я не намерен сдаваться слишком уж просто и быстро. Именно потому, что я чертовски пьян, а это значит, что моя природная упёртость в стиле барана укреплена и усиленна в несколько раз.

- Я чертовски пьян, а ты чертовски горяч, что будем делать? – кривлю губы в явно слишком пьяной улыбке, соскальзывая большим пальцем с полюбившегося плеча на шею, пытаясь прижаться ещё ближе к Дереку, задерживая взгляд на его губах куда дольше, чем это принято считать приличным. Не могу удержаться, и потому попутно прокручиваю в голове несколько десятков сценариев, каждый из которых начинается и заканчивается одним и тем же, идеально вписываясь в систему «Как Стайлзу Стилински наделать много глупостей, быстро и эффектно». Наплевать на все последствия и отключить рациональной мышление, правда, мне не даёт сам Хейл, когда берёт меня за руку и ведёт через весь лофт к не менее просторной ванной комнате. Это новая для меня территория, и я с любопытством осматриваюсь, скользя кончиками пальцев по чуть шероховатым стенам и борясь с совершенно детским желанием пооткрывать двери шкафчиков, изучить их содержимое, повертеть все краны, пока не останется ни одного угла, не изученного мной. От такого поведения удерживает только всё такая же впечатляющая спина Дерека, предстающая передо мной, и его слова.

- Знаешь, тебе совсем не обязательно было искать причину, чтобы раздеть меня, - меня всё так же пошатывает, и я хихикаю совсем как девчонка, внезапно получившая любовное послание в обычной записке прямо посреди урока. И, тем не менее, беспрекословно начинаю стягивать с себя одежду, непослушными пальцами расстёгивая-таки пуговицы рубашки, стягивая майку под ней, вылезая из джинс. Благодаря всё той же чудесной силе алкоголя, мне абсолютно фиолетово, что рядом с крепким накачанным волчарой я выгляжу как чёртов Пиноккио, который всё-таки сумел превратиться в мальчишку, тощего, бледного, нескладного, состоящего сплошь из острых углов и чрезмерного количества родинок. Едва лишившись всех спасательных слоёв и так и не успев смутиться, умудряюсь тут же начать мёрзнуть, залезая в ванну и обнимая свои колени в попытке хоть как-то сохранить быстро исчезающее тепло.

Почему-то вера в то, что мне светит искупаться в тёплых, обжигающих струях, согревающих изрядно замёрзшие конечности, исчезает ещё до того, как Дерек включает воду. Ну разумеется. Он же уверен, что я чертовски пьян и что мне надо протрезветь в срочном порядке. Невольно вспоминаю, как меня окунули головой во всё тот же бассейн, заставляя невольно глотнуть прохладной, но не обжигающе холодной воды, и морщусь. Это было далеко не самым приятным ощущением, а в кране ж вода на порядок холоднее, в чём я убеждаюсь всего лишь мгновением позже, когда меня обдаёт ледяной волной, заставляя жаться к противоположному бортику в жалкой попытке избежать этой кары небесной. К своему же удивлению, мне удаётся не издать ни звука, хотя в самом начале мне хочется визжать и вопить, выть, как это ни иронично, волком, выказывая недовольство, ну или умолять волчару прекратить, выключить холодную воду. Вместо этого я лишь пытаюсь вырваться, замутнённое сознание запоздало знакомится с мыслью о том, что хватка Дерека – далеко не та, что позволит мне так уж легко выскользнуть и избежать этой пытки. Меня трясёт, мои зубы стучат так, что от их столкновения мне почти больно, но среди всего этого есть один весомый плюс: окружающий меня туман очень быстро рассеивается, и мир перестаёт так дико плыть и покачиваться; я чувствую, как в ушах гулко стучит моё сердце, выдавая бешенный ритм, словно так же пытаясь освободиться, сбежать. Я очень хочу разозлиться на Хейла, обвинить его в негуманном поведении, попытаться врезать, но я знаю слишком хорошо, что сам виноват во всём, что сейчас происходит. Это я напился, это я завалился в его лофт, прискакав на невидимом скакуне и размахивая невидимым мечом, словно герой средневековья, готовый к бою. Разве я могу винить его за попытку привести меня в чувства?

С одной стороны, это удаётся ему вполне себе неплохо. И дело далеко не в ледяной воде, точнее, не только в ней, потому что контраст всепоглощающего холода и жарких рук, скользящих по моему телу, творит со мной невообразимые вещи. Запоздало приходит осознание, что это всё не сон и я действительно нахожусь сейчас в компании волчары в чём мать родила, и, несмотря на то, что ситуация в целом далеко не из приятных, менее интимной она от этого не кажется. Проклятие всех подростков – неконтролируемые гормоны, и мои решают разгуляться, как и всегда, не вовремя. Меня откровенно ведёт от каждого прикосновения, каждого оглаживающего движения, нацеленного лишь на то, чтобы нанести или смыть гель для душа. Если бы мне не было так холодно из-за непрерывного потока воды, то я бы наверняка уже расплавился от жара, разливающегося по телу, расползающегося по венам, забирающегося в каждую часть хрупкого тела. Хватаю воздух ртом всякий раз, как мне позволяют это сделать, и вновь дёргаюсь, неосознанно, бойко. Мне надо дальше от холода и ближе, ближе к прикосновениям, я хочу большего, и мне кажется, что каждое чуть резкое и отчаянное движение тела откровенно требует именно этого.

- Чувствую себя как человек… в шаге от… переохлаждения, - отвечаю, переминаясь с ноги на ногу, когда Дерек опускает меня, завёрнутого в полотенце, на коврик, кажущийся поразительно тёплым после ледяного душа. Мои зубы всё ещё мелко стучат и ответ выходит чуть рваным. К моей радости, голова прояснилась достаточно, чтобы не позволить мне делать глупостей под сильным влиянием алкоголя. Но, словно в целью компенсировать это, моё тело горит изнутри, тянется к волчаре каждой клеткой, умоляя всё ещё чуть заторможенный от градуса выпивки мозг придумать что угодно, лишь бы уверенные руки вновь скользнули по телу, с той же бережностью и вниманием, заставляя плавиться, плыть, жаться ближе, умоляя о большем. И эти желания пьянят куда сильнее, чем смесь виски и слабоалкогольного пунша, они заставляют поднять взгляд и заглянуть в глаза Дерека в который раз. Интересно, он способен учуять пока только зарождающееся возбуждение, или ему для этого необходимо немного больше времени? Как бы там ни было, я чуть склоняю голову набок, словно щенок, наблюдающий за интересующим его объектом, но пока что не рискующий подойти ближе. Только вот я рискую сделать шаг, не вперёд, а назад, словесно, дразня и провоцируя, как-то непривычно легко играя с двусмысленностью сказанного. – Мне остаётся только надеяться, что у тебя достаточно опыта в области быстрого и эффективного согревания тощих подростков.

Отредактировано Stiles Stilinski (2013-11-23 22:40:23)

То, с какой ловкостью Дерек подхватывает меня, пользуясь возможностью в который раз не ответить на мой выпад, словно разговоры с самим собой для меня -это норма, поражает. И совсем не важно, что мне и правда свойственны абстрактные рассуждения вслух – это не тот случай, и я рассчитывал на хоть какую-нибудь ответную реакцию, словесную или не очень. Которой так и не следует, и я обреченно расслабляюсь, болтаясь на плече Хейла и лишь придерживая полотенце в районе филейной части. Я, конечно, уже успел продемонстрировать себя со всех сторон в этот вечер, и начинать стесняться уже явно поздно, но вот дополнительную демонстрацию для Коры и Питера, которые наверняка находятся в одной из комнат лофта, мне проводить как-то не хочется. Без едких комментариев старшего Хейла, как и без ухмылок в стиле я-теперь-всё-о-тебе-знаю от младшей мне живётся очень неплохо, настолько, что я предпочёл бы всё так и оставить. Как-то запоздало задаюсь вопросом, слышали ли они наш с Дереком разговор, начиная от неожиданных и неловких признаний, и заканчивая провоцирующими вопросами. Волчий слух наверняка позволил бы им без труда подслушать каждое слово, уловить каждую смену интонаций и настроение, почувствовать, что именно происходит в момент затишья благодаря изменениям и сбоям в обычно ровном стуке сердца, а так же в чуть сбитом или задержанном дыхании. Проскакивает глупая мысль о том, что даже при желании обзавестись личной жизнью, волчара вряд ли сможет это сделать так, чтобы семья не была в курсе всех этих «очень личных» подробностей, умудряясь подслушать даже со второго этажа, где, насколько я помню, обитает Питер.

Кстати о местах обитания. Когда Дерек уходит, я улучаю момент, чтобы осмотреться. В этой комнате всё кричит о том, что это то самое место, где скрывается волчара, когда ему нужно побыть одному, его собственный уголок, отрезанный от семьи, стаи и всех проблем. Здесь минимум вещей, что вполне в его духе, и до боли знакомая куртка перекинута через спинку стула в углу, к которому я тут же подхожу, проводя пальцами по мягкой коже чьей-то любимой шмотки. Беру куртку в руки и склоняюсь, чтобы вдохнуть чуть терпкий запах, который ну никак не помогает моёму и без того взбудораженному телу уняться, перестать вспыхивать огнями так не к месту. В конце концов, разве то, как Хейл проигнорировал все намёки, прозрачные и не очень, не является самым очевидным и достаточным «нет»? Приходится неохотно вернуть куртку на место, да и самому вернуться к постели, чувствуя, как холодные ноги утопают в ворсе ковра. Пожалуй, я должен просто собраться, одеться и уйти, извинившись за то, что вообще побеспокоил в этот вечер. Я знаю, что так правильно, но вот только уходить совсем не хочется, и, опускаясь на край кровати, я даю себе поблажку: уверяю себя, что уйти именно сейчас было бы крайне неприлично, ведь Дерек не только помог мне хоть немного протрезветь и не наделаться глупостей, но и ушёл за чем-то согревающим, таким нужным в данный момент. Это самое нелепое оправдание, безусловно, но сейчас мне хватает и его, я готов купиться на что угодно, лишь бы остаться рядом с волчарой хоть на пару мгновений дольше. И когда я только успел стать настолько зависимым? Точнее, так: когда я научился признаваться себе в этом?

- Спасибо, - благодарю Дерека, когда он вручает мне большую чашку чая, даже не пытаясь поправить сползшее полотенце, едва прикрывающее бёдра. Всё равно оно уже промокло почти насквозь, и ни капли не помогает согреться, лишь сохраняя прохладную влагу. Чувствую, как кожа покрывается мурашками, и изо всех сил концентрируюсь на том, чтобы не дрожать слишком очевидно, глотая обжигающе горячую жидкость. Но я бы не был собой, если б неприятности не находили меня легко и играючи. Руки предательски дрожат, и прежде чем я успеваю что-либо сделать и как-то прореагировать, кружка накреняется, и, напоминающий нервный, тремор помогает изрядной части кипятка пролиться. Я чувствую, как жидкость обжигает грудь, струится ниже, по животу, следом впитываясь в спасительное полотенце и частично предотвращая куда большую трагедию, за что я несказанно благодарен. Лишиться даже шанса на счастливую половую жизнь, так и не обзаведясь оной, было бы крайне… досадно. Может, я преувеличиваю и слишком сильно паникую, но вряд ли кто-то может осудить за такое подростка-девственника. Морщусь болезненно, ёрзая на кровати и шумно выдыхая, потому что кожу покалывает и саднит, как и руку, так же пострадавшую от, к слову, вкусного чая. Удивляюсь, как не выронил чашку, обжигаясь так сильно. Поднимаю виноватый взгляд на волчару, отчего-то и правда чувствуя себя виноватым за вечную неуклюжесть, и шепчу, едва шевеля губами. – Прости.

Боль, какой бы сильной она не была в данный момент, оказывается далеко не тем фактором, способным отвлечь меня от волчары, от того, как будоражит и волнует его присутствие, как перехватывает дыхание просто от того, что он вновь настигает, приближается, до дрожи пьяняще, вышибая из и без того хрупкого равновесия. Забываю о том, что мне надо бы дышать, но ровно до тех пор, пока обжигающее прикосновение открытой ладони не заставляет глотнуть воздух, жадно, словно бы я наконец-то перестал тонуть и выбрался из тянущей ко дну воды, хватаясь за спасительное касание руки. Упираясь одной рукой в постель, а во второй так и держа чайную кружку, вскоре отставленную Дереком в сторону, я невольно выгибаюсь навстречу лёгким прикосновениям, закусывая губу, едва удерживая рвущийся наружу всхлип, когда пальцы скользят по животу вниз. Мне кажется, я готов умереть в ту же секунду, чувствуя гормональный взрыв, кнопкой пуска для которого стали дразнящее соскальзывающие на полотенце, прежде чем отстраниться, пальцы. Сомневаться уже не приходится: я уверен, Хейл видит каждую мою реакцию, чует моё возбуждение, и… отстраняется, бросая в мою сторону нижнее бельё. Становится немного стыдно, потому что расценивать это как что-то, кроме знака недовольства, у меня не получается, и я послушно натягиваю свои короткие боксёры-брифы, стараясь сделать это настолько быстро, насколько позволяет мне замёрзшее тело, кажется, не желающее шевелиться. Всё же эрекция, обтянутая даже самой тонкой тканью – далеко не самый мой любимый вариант, мне неудобно, тесно, хочется ёрзать до победного в скромной надежде, что каким-то чудом мне станет легче. Не станет. Но я пытаюсь хоть как-то облегчить свою ситуацию, несмотря на то, что прекрасно понимаю: не судьба.

Понять это в полной мере помогает и сам волчара, закутывая меня в тонкое одеяло и опускаясь рядом со мной на колени. В голове начинает шуметь, и почему-то не остаётся ни одной приличной мысли, я невольно напрягаюсь от прикосновений, заботливых, почти что невыносимо нежных, убеждая себя, что моя реакция – слишком… да просто слишком, и наверняка неприятна Дереку. Он просто пытается мне помочь, привести в норму, и это вовсе не его вина, что каждое касание отзывается мурашками по коже, и мне хочется занять эти крепкие руки совсем другого рода согревающими манёврами. Стараюсь лишний раз не шевелиться, моля всех известных мне богов хоть о каком-то подобии самообладания, жадно глотая слишком горячий чай, едва волчара подносит чашку к губам, усаживаясь рядом, больше не доверяя мне кипяток. Он слишком близко, слишком, я просто не представляю, как могу оставаться спокойным, когда я чувствую жар его тела даже через тонкий слой одеяла, когда он, как назло, прижимается ко мне всем телом. И я честно готов убеждать себя, что это всё ещё ничего не значит, но вот только жаркое дыхание на щеке, пальцы, поглаживающие бедро, доводя до дрожи, и то, как нос Хейла проходится сначала по виску, а потом и по шее - всё это слишком чувственное и интимное, чтобы быть случайностью. Едва заметно подрагивая, уже далеко не от холода, прикрываю глаза и чуть наклоняю голову, подставляя беззащитную шею под эти прикосновения. Я льну к нему вопреки всему. Вопреки привычному страху, который, кажется, окончательно исчез за последние дни в компании Дерека; вопреки здравому смыслу и полному отсутствию веры в себя, кричащих, что волчаре и дела нет до меня, нескладного подростка с не закрывающимся ртом и неуёмной энергией, а так же тягой к любого рода неприятностям.

Впервые чувствую чисто физически, как мои глаза округляются из-за тихого рыка, из-за того, что я в нём слышу, и если бы не смущённый и растерянный вид Хейла, я бы наверняка решил, что мне примерещилось. Но слово, подкреплённое эмоциями, точно здесь, витает в воздухе, отдаваясь эхом в голове, и я спешу выпутаться из своего кокона в достаточной мере, чтобы дать волю своим рукам, тут же тянущимся к Дереку. Всё так же не говоря ни слова, я обнимаю его, запуская пальцы в тёмные волосы, утыкаясь лбом в лоб. Я тихо надеюсь, что мне не нужны сейчас слова, чтобы объяснить волчаре: ему не за что извиняться. Даже за уезд, столь неожиданный и болезненно ударивший по мне. Я всё понимаю. И, что самое главное, это уже не важно, потому что мы оба здесь, здесь и сейчас. Не знаю, как надолго, не знаю, что принесёт нам завтра, не знаю, чем закончится наша охота на терроризирующую родной город нечисть, не знаю ровным счётом ничего. В чём я уверен, так это в том, что я чувствую исходящее от волчары тепло, вижу его всегда внимательный взгляд, ощущаю раньше столь тщательно скрываемую заботу. И это всё, что сейчас имеет значение. Мы – не ошибка, услужливо напоминает мне сознание, и едва заметно кивая самому себе, я сокращаю и без того минимальное расстояние между нами, мягко касаясь слегка обветренными губами его губ.

Моё сознание отказывается понимать происходящее, не ощущая никакой реакции со стороны Дерека. И если бы не вновь накрывающая с головою паническая мысль, этот волнующий меня вопрос: «а что, если это было лишним?», я бы наверняка сострил на тему блестящей попытки Хейла изобразить статую. Но вот острить совершенно не хочется, мне неуютно из-за этой неловкой попытки поцеловать волчару, я пытаюсь отстраниться, пока не поздно, уже пытаясь придумать хорошее оправдание, что-то поэффектней трусливого «я всё ещё чертовски пьян», ну или простого «прости, меня качнуло и твой рот просто оказался у меня на пути». Только оправдываться так и не приходится, прежде чем я успеваю отодвинуться на приличное расстояние и издать хоть какой-то звук в попытке заговорить, Дерек тянется ко мне, целуя, мягко и уверенно, скользя языком по губам, а рукой по спине, заставляя прогнуться, прижаться, ещё ближе, невольно зажмуриваясь. Только вот закрытые глаза едва ли играют мне на руку, тут же компенсируя нехватку зрения, обостряя все остальные чувства до предела, будто бы каждое прикосновение и так – не достаточно яркое, не достаточно обжигающее. Хватаю воздух ртом, едва оборотень отстраняется, но его рык вновь вышибает весь кислород из лёгких, не оставляя и шанса ослушаться. Не то что бы я очень хотел это сделать.

Ероша пальцами волосы волчары, я позволяю себе расслабиться, полностью отдаться ощущениям, приоткрывая рот, даже не пытаясь скрыть любопытство, столь очевидное даже на фоне уже просто зашкаливающего возбуждения. Мой опыт в делах любовных крайне скромен, и потому поцелуй вызывает ураган ощущений и мыслей. Я прекрасно чувствую, что Дерек осторожничает, старается не напирать, и я благодарен ему за это, хотя я знаю, что не возражал бы, даже если б он действовал куда настойчивей. Я же был инициатором, первым сдавшимся без боя, и вряд ли похожим на того, кто действительно стал бы возражать. И пусть мне не с чем особо сравнить, я прекрасно чувствую, что Хейл отлично знает, что делает, отлично знает, как именно прикоснуться и что сделать, чтобы превратить меня в плавящуюся массу в его руках, податливую, отзывчивую, впитывающую каждый новый ход, каждое ощущение, словно губка. Эти ощущения никогда не сравняться с теми, что испытываешь, целуя девчонок-одногодок, таких же неопытных, чрезмерно стесняющихся, или целующих тебя просто ради спасения от панической атаки. И пусть мой мозг и отказывается думать, пуская всё на самотёк, я прекрасно знаю, к чему всё идёт. Меня немного пугает мысль о том, что просмотр порно и тесное общение с правой рукой вряд ли готовит кого бы то ни было к их первому разу, но я расслабляюсь в сильных руках Хейла, не даю себе зажиматься, портить атмосферу чрезмерной нервозностью, вместо этого проявляя свой интерес через инициативу, неловко и неумело изучая рот Дерека языком, держась храбро за счёт чистого энтузиазма вкупе с яркими ощущениями и цепляясь за то, что мне наконец-то хорошо без всяких «но». Без волнений, без опасений, без  сомнений, без концентрации на сгущающейся темноты вокруг сердца.

Дышу шумно, сбиваясь, пропуская то выдохи, то вдохи, и отчаянно кусая губы в попытке не издать ни звука, когда язык волчары проходится по шее, которую я вновь добровольно подставляю, задыхаясь в слишком непривычно ярком удовольствии. Комната внезапно кажется душной и тело горит, напоминая о том, как сильно я взведён, что, кажется, дальше уже некуда. Только вот Дерек разбивает эту иллюзию, играючи стирает саму мысль скольжением ладоней по отзывчивому телу, над которым, как мне кажется, я теряю контроль. Одеяло соскальзывает с бёдер, когда Хейл опускает меня на постель, но мне просто не оставляют шанса смутиться, помогая потеряться в ощущениях от новых, дезориентирующих и таких с ума сводящих ласок. Я беспомощно цепляюсь пальцами за простыни, грудь вздымается непривычно быстро, и я смотрю на оборотня неотрывно, наслаждаясь видом, желая притянуть к себе, прикоснуться, ответить тактильно. Но вместо этого я, словно завороженный, прослеживаю движение языка по пальцам, едва слышно всхлипывая и следом не удерживая уже куда более громкий звук, что-то среднее между стоном и всхлипом, прогибаясь навстречу пальцам, дразнящим сосок. Удовольствие током проходится по выгнувшемуся телу, с губ шёпотом слетает привычное, но в то же время так по-новому звучащее «боже мой», а в затуманенной желанием и страстью голове проскакивает единственная мысль о том, что приехать к Дереку сегодня было, пожалуй, самым правильным решением если не всей моей жизни, то последнего времени так точно.

Мне кажется, будто меня лихорадит, потряхивает с такой непривычной силой, что мне бы, наверное, напугаться, да только вот чего именно? Я плавлюсь, схожу с ума от ощущений и больше не чувствую холода, остатки алкоголя, кажется, полностью выветриваются из организма, сознание прочищается, не оставляя ни единого сомнения в реальности происходящего и заполняясь уже совсем другой дымкой. Возбуждение застилает глаза, я задыхаюсь, выгибаюсь навстречу, ёрзаю, мне отчаянно мало этих прикосновений, этих поцелуев, я жадно скольжу рукой по шее волчары, едва тот наклоняется ближе, и целую его в ответ. Поцелуи выходят слегка хаотичными, отчаянными, рваными, но мне так важно изучить, попробовать, получить как можно больше, узнать, каково это. Я ведь даже не могу быть уверен, что всё происходящее - не единичный случай, что это не просто волк Хейла, который повёлся на слишком явный запах возбуждения, и которому Дерек не позволит сорваться с цепи снова. А потому у нас наверняка есть только «здесь и сейчас», и я не теряю времени, повторяя движения языка Хейла, пробуя что-то абсолютно для себя новое, ловлю его нижнюю губу губами, втягивая в рот, осторожно прохожусь зубами, вновь теряясь в происходящем, вновь уплывая. От прикосновений уверенных рук меня ведёт ещё сильнее, я снова всхлипываю, на сей раз прямо в жаркие внимательные губы, подаваясь навстречу ладони, ласкающей, дразнящей, обещающей мне больше крышесносных касаний. И я ведусь, тянусь к рукам, чувствуя, как возбуждение становится почти болезненным, невыносимым. Если бы я был компьютером, у меня бы уже случился перегрев. Но, чёрт возьми, я готов и к перегреву, и к чему угодно, потому что мне слишком хорошо, так хорошо, как мне никогда не будет наедине с самим собой, руками и тем мнимым многообразием, предлагаемым в помощь интернетом.

Как загипнотизированный, наблюдаю за таким непродолжительным стриптизом, и руки сами тянутся к обнажившемуся торсу, оглаживая, очерчивая, словно стараясь запомнить каждый контур, каждый изгиб. Я готов поспорить, что слышу, как сдаются тонкие сосуды под кожей, повинуясь Хейлу, заставляя яркий засос расцвести на бледной коже моей шеи в качестве напоминания о том, что происходит и что ещё произойдёт сегодня, в спальне волчары. Инстинктивно цепляюсь за него, проходясь по спине короткострижеными ногтями, царапая идеально гладкую кожу. Чувствую себя чёртовым мазохистом, но это болезненное ощущение срывает пошлый стон с моих губ. Потому что мне, чёрт возьми, нравится сама мысль, нравится то, что, как минимум, всю следующую неделю, каждый день в зеркале я буду видеть свидетельство тому, что пусть только и одну ночь, но я был чьим-то, что я полностью и безраздельно принадлежал ему, Дереку. Оборотню, срывающему с губ ещё один сдавленный всхлип своими чуть грубоватыми движениями, заставляя вновь теряться в грубой ласке. Повинуясь чистым инстинктам, чистой нужде в хоть какой-то разрядке, пытаюсь отереться о него, но это невозможно, не тогда, когда я так крепко прижат пахом к паху волчары. Сдаюсь в своих попытках без боя, и как-то запоздало замечаю, что он успел поменять нас местами.

Подрагивающими в лёгком волнении и предвкушении пальцами, цепляюсь за петли его джинс и осторожно, медленно тяну вниз, наблюдая за тем, как, помогая, Дерек приподнимает бёдра, словно демонстрируя шикарное тело. Это просто Рождество, не иначе, и я распаковываю свой подарок медленно, бережно, несмотря на то, как сильно мне хочется ускорить процесс, дорваться, прочувствовать и разглядеть свой подарок со всех сторон восторженными глазами. Джинсы Хейла улетают в сторону лежащего на полу пледа, а я возвращаюсь в удобное для себя положение, сидя на бёдрах, жмусь ближе, вжимаюсь пахом в пах, всхлипываю от яростного поцелуя, смешанного с его рыком и моим низким стоном, когда я не упускаю шанс спровоцировать, упорно и неумело пытаясь перенять инициативу в поцелуе. Наверное, я всё же рехнулся, раз решил дразнить волка, но, если уж откровенно, мне нравится видеть его напористым, решительным, грубоватым, готовым взять своё, да и почему-то какая-то часть меня уверена, что Дерек скорее изолирует себя от меня, чем всерьёз обидит и сделает больно. Мои руки скользят по его груди, легко царапают, раздразнивая, добираясь до сосков, чтобы очертить, чуть надавить, огладить, осторожно прокрутить подушечками пальцев, узнать и запомнить, какая реакция ждёт в ответ на подобную ласку. Пусть у меня и нет опыта, и пусть меня ведёт так, что я едва соображаю и отдаю отчёт в том, что делаю, но зато мне хватает любопытства, чтобы упорно пытаться узнать, какие рычаги управления есть на теле волчары. Потому что пока что я знаю так мало, и уверен лишь в том, что он куда сдержанней в потоке звуков, нежели я.
Боже мой, бедные Питер и Кора.

Шумные всхлипы и стоны заполняют пространство комнаты, звенят, напоминая о себе раз за разом, и я честно пытаюсь слегка «убавить звук», удержаться, кусая губы, втягивая воздух ртом и забывая, опасаясь выдыхать, но сдержанности мне явно надо поучиться, и учиться придётся ещё долго, потому что меня вновь прорывает. А ведь ещё недавно я был уверен, что подобные стоны – что-то неестественное, вечно наигранное, невозможное. И посмотрите на меня, заливающегося, словно бы компенсирующего невозможность сыпать колкими фразами без остановки за счёт этой невероятной громкости, не в силах сдержаться. Да и как тут сдержаться, когда Дерек сначала впивается в бёдра так сильно, что, кажется, на утро останутся метки на память, и следом направляет мою ладонь вверх по своей шее и обратно, ниже, мягко контролируя, но при этом помогая изучить все изгибы натренированного тела, показывая, где и как лучше коснуться, чтоб услышать, как сбивается дыхание, увидеть, как судорожно дёргается кадык, к которому меня тут же тянет. Чёртов волчий магнетизм. Обхватываю адамово яблоко губами, вылизываю, легонько прикусываю, отрываясь и слегка отстраняясь, чтобы глотнуть воздуха, тут же поперхнуться им от того, как легко, одним резким, но осторожным движением, волчара вновь укладывает меня на лопатки, заставляя толкнуться в руку, скользящую вниз по животу так жарко, так многообещающе, срывая низкий, грудной стон с влажных губ. Сколько бы я об этом не мечтал, тайно, сбивчиво, отказываясь себе в этом признаваться, забивая эти мысли на край сознания, чтобы потом пострадать от этого куда сильнее, когда подсознание вылавливало осколки мыслей и резало ими же, подсовывая самые жаркие из всех возможных снов, я никогда не думал, что это будет настолько… Настолько жарко, вязко, дурманящее, настолько затягивающе.

Шальная мысль о том, что не так я себе представлял свой первый раз, быстро и почти незаметно проскакивает в голове, заставляя улыбаться безумно, пьяно, но уже далеко не от алкоголя. Если бы сейчас, в этот конкретный момент кто-то остановил бы время и предложил сделать вид, что ничего не произошло, что ничему не был дан старт, я бы отказался, остался бы здесь, в этом безумном вихре ощущений и эмоций, в этом моменте, явно готовом поставить всё в наших жизнях вверх дном. Изменить нас самих, наш взгляд друг на друга, наше поведение и отношение друг к другу, заставить раскрыться, признаться, хотя бы самим себе и друг другу, в столь многом. Я не представляю, чем это всё обернётся, но сейчас я хочу быть здесь, хочу вот так теряться, плавиться, ускользать от реальности, открывая для себя новый мир ощущений, сменяющих друг друга порывисто и стремительно. Волчара стягивает с меня нижнее бельё, и меня удивляет то, что я даже не пытаюсь закрыться, зажаться, смущаясь слишком хрупкого бледного тела, обнажённого, беззащитного, словно выставленного напоказ. Рядом с Хейлом я выгляжу словно призрак, но он смотрит на меня так, что перехватывает дыхание, и щёки краснеют слишком быстро, непривычно, потому что я никогда не стесняюсь настолько очевидно, да и физические нагрузки не заставляют их пылать настолько ярко. Пожалуй, с Дереком любой мой первый опыт, даже самый банальный, даже самый обыденный, такой, как, например, те же краснеющие щёки, приобретает новые краски. Становится ярче, живее, важнее. И мне кажется, что я совершенно не готов к этому, не готов к этой буре, захватывающей, всепоглощающей, но в то же время я не готов и остановиться, ёрзая, едва ли не хныча, прося, требуя, уговаривая Дерека не останавливаться. И, к моей радости, просить его дважды и не нужно. Его вообще не нужно ни о чём просить, ведь он уже здесь, снова рядом, и меня едва не подбрасывает, когда уверенная рука касается члена, лаская, проходясь пальцами по головке, заставляя прогнуться, податься бёдрами вперёд, толкнуться в руку, вырывая из груди звуки, настолько глубокие, дребезжащие, эмоциональные, что они удивляют меня самого. Я запускаю всё так же подрагивающие от переизбытка новых ощущений пальцы в короткие тёмные волосы, чуть сжимаю в попытке удержаться за реальный, кружащийся вокруг меня мир, вспоминаю, что наверняка делаю больно, ну или, по меньшей мере, неприятно, и чуть ослабляю хватку. Впрочем, тут же вновь сжимая пальцы в кулак, заходясь в приступе дрожи и выгибаясь навстречу, до боли, едва ли не до хруста позвонков, навстречу внимательному рту, от действий которого тело пылает и кожа покрывается мурашками. Мне невыносимо жарко, и так хорошо, что я готов взвыть, но вместо этого я выдыхаю имя волчары, смешивая его с тихой руганью, любимым «о боже мой», вновь срываясь на стон и ещё отчаянней вскидывая бёдра навстречу мерным движениям руки, пошло, едва ли не зазывно раздвигая ноги – исключительно для того, чтобы было удобней упираться в кровать и подаваться навстречу, убеждаю я себя, хотя почти жалобные всхлипы и стоны на грани нытья говорят совсем не о том.

Эта чересчур сладкая, вязкая пытка абсолютно невыносима, мне кажется, я просто не выдерживаю такого напряжения, такого количества, такого круговорота новых, накрывающих с головой ощущений, не сбавляющего оборот. Глаза Дерека вспыхивают уже даже не голубым, синим насыщенным цветом, и я не могу отвести взгляд, утопая в этой синеве, чересчур красивой для своего истинного и такого пугающего значения. Я едва фокусируюсь на вспыхивающих синим пламенем радужках, потому что ресницы подрагивают и мне так хочется вновь закрыть глаза, обострить восприятие и без того напряженно прислушивающихся ко всему происходящему органов чувств. И волчара словно чувствует это, рычит в губы, ласкает неистово, заставляя мои глаза распахнуться шире, срывая новые, такие разнообразные стоны - низкие, тихий, протяжные, граничащие с вскриками, всхлипами, заставляющие кусать губы ещё отчаяннее, смущающие своей бесстыдностью, горячностью, бесконтрольностью. Это что-то невозможное, думается мне, ведь я должен бояться Хейла, бояться до такой степени, чтобы не приближаться к нему без необходимости, бежать на много миль от него, мириться с его присутствием только когда это может помочь общему делу; и я точно не должен заявляться к нему в ночи пьяный в стельку, высказывать всё то, чего так же вообще не должен чувствовать по отношению к нему, и уж тем более не должен оказываться перед ним обнажённым и заливаться соловьём в его руках, на его постели, давясь воздухом, едва заслышав хрипловатый низкий голос, хвалящий, просящий не сдерживаться. Я подставляюсь под прикосновения, окончательно отпуская себя, больше не пытаясь сдержать рвущиеся наружу звуки, отчего так же не удерживаю и полного разочарования выдоха, когда Дерек отстраняется, оставляя пылающее желанием тело без внимания крепких рук и чуткого рта.

Моё безумие выходит на совершенно иной уровень; волчара добавляет к букету ощущений ещё и слуховые, хваля пошло, полушепотом, а меня словно обдаёт жаркой волной, я смущаюсь, мечусь по постели, вскидываю бёдра с едва слышным всхлипом, вновь хватаю воздух ртом, завожусь до предела под этими губами, скользящими поцелуями вверх по неожиданно чувствительным ногам. Оборотень не только изучает моё тело, он так же демонстрирует мне неизвестную сторону меня же, помогает открыть для себя что-то новое, узнать о самом себе больше, и я надеюсь, что эта моя сторона устраивает его так же, как и меня самого. Чуть толкаюсь бёдрами в дразнящую, проходящуюся по яйцам ладонь, из-за касаний которой я дрожу всем телом; член пульсирует, болезненно, невыносимо, умоляя о том, чтобы Дерек прикоснулся, позволил получить долгожданную разрядку, сделал бы хоть что-нибудь с этим невыносимым напряжением, прокатывающим током по телу. Но вочара медлит, наслаждается каждой секундой, не позволяет этому урагану окончательно унести меня как можно дольше, прежде чем застать меня врасплох, вновь смыкая пальцы вокруг основания члена и срываясь на такой бешеный ритм, что у меня на мгновение темнеет в глазах; приходится жадно глотнуть побольше воздухе, хрипя, всё равно задыхаясь. Чтобы не делать больно, хватаюсь за простыни вместо волос Хейла, сжимая их так сильно, что белеют костяшки пальцев. Мне кажется, что мои ноги ходят ходуном, дрожа сильнее любой другой части тела, неконтролируемые, абсолютно неконтролируемые; и это, без всяких сомнений, единственное и самое разумное объяснение тому, что, выгибаясь ещё отчаяннее, я раздвигаю их ещё шире, подаюсь к Дереку, скулю жалобно и, дёргая напряжёнными руками, превращаю простыни в бесформенный смятый ворох вокруг себя.

- О боже мой… Дерек, я не… - пытаюсь донести до него какую-то связную, осознанную мысль, пытаюсь сказать, что ощущения слишком мощные для меня, что меня всё-таки уносит и удержаться я, кажется, не могу, но, волчару это, похоже, нисколько не смущает, и он подбадривает меня всеми возможными способами, словами, взглядом, каждым движением. Прикосновения жаркого языка к головке срывают самые несдержанные, почти животные стоны с моих губ, которых, я уверен, я буду стыдиться позже; запрокидываю голову, вскидываю бёдра, мне кажется, меня трясёт неконтролируемо и, если бы у волчары были соседи, они наверняка бы слышали меня сейчас более чем отлично. Про возможных случайных прохожих, как и про ещё двоих Хейлов, которые, должно быть, всё ещё где-то в лофте, я даже думать не хочу. Чувствую себя чашей, заполненной до самых краёв, с рябящей поверхности, и что-то мне подсказывает, что последней капли, которая меня всё-таки переполнит, ждать осталось совсем недолго.

Низ живота сладко тянет, и я чувствую, как напряжение скапливается, стекает вниз по телу вязким жаром, опутывая выгибающееся тело колючей проволокой, впивающейся, заставляющей кожу покалывать, а звуки, так и рвущиеся наружу, меняться до неузнаваемости. Да уж, подобный концерт мы оба явно забудем не скоро. Но взять финальную высокую ноту мне вновь не доводится, Дерек отстраняется, а я лишь беспомощно хватаю воздух ртом, не понимая, почему, за что, как так. Сознание мечется, а тело подаётся навстречу, прося, буквально умоляя не томить, просто дать кончить; но волчара, кажется, вошёл во вкус, и готов изучать дрожащее тело до потери пульса, вылизывая, покусывая, вырывая отчаянные, чуть хрипловатые стоны, заставляя извиваться, пошло тереться о себя в попытке получить столь желанную разрядку. Но как бы я не старался, мне не удаётся облегчить своё положение, и, должно быть, я всё же чёртов мазохист, потому что мне нравится всё, что делает Хейл, а каждое прикосновение, насколько б недостаточным и дразнящим оно сейчас не казалось, вихрем проносится по телу, дурманит, заставляет медленно сходить с ума. В этот момент как-то особенно дико думать о том, что когда-то, так много времени назад, я не только искренне боялся и почти ненавидел его, не способный на подобную негативную эмоцию в принципе. Помимо этого, я на полном серьёзе предлагал Скотту рассмотреть вариант, при котором мы бы без мук совести оставили Дерека умирать. И вновь, вот он я, бросающийся на помощь, остающийся рядом раз за разом, когда надо бы уносить свои простые смертные ноги, и откровенно тоскующий в его долгое отсутствие. Так легко позволяющий вернуться, забыть про все прошлые обиды. Заваливающийся в его лофт спьяну вот так просто, чтобы высказаться и в итоге сорваться в эту пропасть. В горле пересыхает и, мне кажется, позже придётся выпить немало воды, чтобы хоть как-то привести горло и голос в норму. Но я, тем не менее, всё равно бесстыдно срываюсь на крики, громкие, тягучие, граничащие с подвыванием, потому что язык волчары издевательски-внимательно изучает, ласкает напряженные яйца, а крепкие руки бесцеремонно разводят мои ноги шире, провоцируя, навевая самые жаркие, неприличные образы, и я извожусь, выгибаясь, вновь вжимаясь в постель, запрокидывая голову, лихорадочно, полушепотом причитая. Я несу какую-то абстрактную бессмыслицу, якобы способную помочь отвлечься и собраться с силами, на деле же вполне готовый умолять уже вслух, в самых изощрённых формах, на какие только хватит моей богатой фантазии. К моему счастью, делать этого не приходится, потому что, кажется, его Волк, ну или сам Дерек, чувствует, что я взвинчен до предела, до болезненного, готовый уже даже рискнуть и скользнуть рукой вниз по собственному телу. Интересно, насколько это взбесило бы его?

Но ожидание вновь стоит того, даже более чем, и влажный жар внимательного рта вырывает вскрик из груди, заставляет толкнуться в рот, попытаться, но руки волчары крепко держат меня, прижимая к постели, не давая двинуться навстречу движениям языка, очерчивающим вены, заставляющим меня поскуливать жалобно, закрывая глаза, утопая в ощущениях до тех пор, пока всё снова не обрывается. Резко, неожиданно, обидно. Мне кажется, я в тот же миг схожу с ума, сжимаю простынь в пальцах ещё отчаянней, глотая возмущённо-жалкий вопль, лихорадочно облизывая пересохшие губы. Дерек зовёт меня, и я опускаю взгляд, ведомый этим волнующим рыком, я не смею ослушаться, какими бы тяжелыми не казались веки, как бы мир не плыл вокруг, потому что, чёрт возьми, то, что я вижу бесценно. Я жадно наблюдаю, запоминая каждое идеально отточенное движение, запоминая этот восхитительный взгляд, всхлипываю, дрожу, инстинктивно всё ещё пытаюсь податься бёдрами навстречу, захлёбываюсь стонами, вскрикиваю, ещё раз, и всё-таки не удерживаюсь, отрываю взгляд, когда ощущений становится слишком много, через край. Они накрывают меня с головой, яркие, насыщенные, и в самом безумном оргазме моей пока ещё довольно короткой жизни меня выгибает до боли, потряхивая, я упираюсь руками в постель, срываясь но громкий, протяжный и какой-то нелепый полустон-полукрик, не успевая сказать и слова, не успевая предупредить, даже не уверенный, стоит ли вообще это делать. Но предупреждать уже в любом случае поздно. Я задыхаюсь, мне так душно, так неистово хорошо, так запредельно, что я хнычу от передоза всего – эмоций, ощущений, жара, дрожи, - и, только когда напряжение отпускает тело, позволяя груди лихорадочно вздыматься в жалкой попытке хоть немного выровнять дыхание, шепчу имя Хейла, сбивчиво, как какую-то молитву или заклинание, и с трудом выпускаю измятую простынь из занемевших пальцев, тут же бережно проходясь самыми кончиками по его скуле.
Должно быть, я снова улыбаюсь пьяно и слегка безумно. Но как тут удержаться, когда я всё ещё ловлю ошалелый взгляд светящихся голубым глаз, гарантирующих, что это ещё не конец?

Это невообразимо глупо, но я почему-то немного пугаюсь, когда, не говоря ни слова, Дерек поднимается и уходит из комнаты. Мир вокруг всё ещё вращается, что он, впрочем, и должен делать по всем законам, но происходит это слишком быстро, непривычно; мне явно нужна ещё минутка-другая, чтобы прийти в себя. А потому я так и остаюсь на постели, не двигаясь, позволяя дыханию потихоньку выравниваться, пока я судорожно сглатываю раз за разом, будто это и правда может помочь пересохшему горлу. Зато ему явно может помочь заботливый Хейл, к моему облегчению возвращающийся в комнату в принципе и приносящий воды, которую я, усаженный на постели, глотаю жадно, быстро, словно не пил целую вечность. Разум лениво напоминает о том, что помимо всего прочего, это ещё и последствия перебора виски, и я чуть морщусь от этой мысли. Сейчас, когда алкогольная дымка рассеялась, сама идея черпать храбрость в алкоголе кажется неправильной, мерзкой, дешёвой. Стилински-идиот, ну, в общем, как всегда. Удивляет только, что волчара не выкинул меня за дверь моментально, руководствуясь тем, что отвратительней пьяного взрослого только пьяный подросток. Впрочем, это лишний раз доказывает, что я всё же не ошибся в Дереке, увидев когда-то под маской суровости и холодности заботу и тепло. И ведь теперь это так очевидно, так ясно видно в том, как чувственно и бережно его руки касаются ног, скользят по чувствительной коже, заставляя задерживать дыхание и кусать и без того истерзанные губы. Я вижу, как он сжимает простынь, явно сдерживая какой-то порыв, который моё сознание рисует мне очень расплывчато и смутно, а когда он задаёт вопрос, в его голосе нет тех рычащих, горячечных нот. И почему-то мне это кажется самым неправильным вариантом развития событий на данный момент. Ведь здесь и сейчас ему совершенно не о чем волноваться, тем более обо мне.

- Как ты себя чувствуешь?

- Как единственный радующийся на этом празднике жизни, - отвечаю честно, потому что мне и правда немного неловко ещё и из-за того, как легко я затерялся в ощущениях, словно забывая о том, что волчаре ни капли не легче моего в масштабах возбуждения. Его выдержка заслуживает по меньшей мере уважения, по большей – восхищения, и я почти умудряюсь испортить какой-то невероятно домашний, уютный и чересчур спокойный момент вопросом о том, достаётся ли подобная выдержка при обращении в оборотня, или же это чисто его, Дерека, природный дар. Наверное, после этого вопроса всё вернулось бы на круги своя: Хейл приложил бы меня лицом об ближайшую твёрдую поверхность, ну или об собственное колено, и в воздухе, в который раз, повисло бы напряжение. Но, если честно, я  не хочу возвращаться к этому, мне вполне уютно здесь и сейчас, с заботливым и заждавшимся оборотнем, и, пожалуй, именно поэтому я всё же молчу. Глотаю вопрос, и вместо этого, вместо любых слов скольжу рукой по плечу и приобнимаю за шею, пододвигаясь ещё ближе, прежде чем перекинуть ногу, вновь, во второй (или это уже третий?) раз за вечер устроиться на его бёдрах, прижимаясь ближе. Я не хочу провоцировать волка, я прекрасно понимаю, что, взвинченный и накаченный до предела эмоциями и запахами, что своими, что моими, заполняющими комнату до предела, он может среагировать бесконтрольно, из-за чего несладко придётся сначала мне, а потом и самому Дереку, сгрызаемому чувством вины. И, тем не менее, я хочу дать ему знать, что мне не особо нравится концепция «получай, не отдавая», и что я не собираюсь оставлять его один на один с самим собой в таком состоянии. – Присоединишься к веселью?

Улыбаюсь ему, искренне, ободряюще, и склоняюсь, целуя мягкие, всё ещё чуть прохладные от воды губы, теплеющие моментально. Прохожусь по ним языком, дыхание чуть сбивается от солоновато-горьковатого, терпкого привкуса собственной спермы, лишь частично смытого и скрашенного выпитой Дереком водой. Меня это ни капли не смущает. Целую его чуть напористо, уверенно, трусь об него всем телом, всё ещё слишком чувствительным, руками скользя по груди. Оглаживая, дразня ногтями, проходясь самыми кончиками пальцев ниже, по животу, очерчиваю линию белья, по какой-то нелепой ошибке задержавшегося на нём. Я прекрасно знаю, что у оборотня есть вполне себе чёткое представление о том, чем именно закончится эта ночь, и я не могу сказать, что эта мысль мне не нравится. Это ещё один первый опыт, при мысли о котором мурашки расползаются по коже, и я, если быть честным с собой в очередной раз за вечер, хотел бы вверить и его в крепкие руки Хейла. Осталось только убедить самого волчару в том, что я не растворюсь в воздухе и не рассыплюсь пылью в его руках, если он решит претворить планы в жизнь, в том, что у него есть на это полное право, потому что я хочу это жаркое продолжение ночи не меньше него самого.